Внук Сталина, сын Василия Сталина, театральный режиссер Александр БУРДОНСКИЙ: «После того как от отца мама ушла, он в течение года, когда напивался, к ней приезжал и по окнам стрелял. У бабушки даже кусочек мочки оторван был — пуля в бриллиантовую серьгу попала...»

В несмышленом детстве своего деда за усы мой собеседник не дергал, любимую трубку у него отнять не пытался и даже теплым домашним словом «дедушка» не называл никогда — это в семье было не принято. Человека, который присутствовал в жизни внука неким недосягаемым символом, звали Иосиф Виссарионович, отцом моего ви­за­ви был, соответ­­ст­­­венно, Васи­лий Иосифович, а в выданной ему метрике значилась заставлявшая трепетать миллионы фамилия Сталин.

Его родная сест­ра Надежда до конца жизни Сталиной оставалась — из принципа, и эту же фамилию носит ее рожденная в не­дол­гом браке с сыном писателя Александра Фадеева дочь, а вот Александр в 16 лет при получении паспорта материнские документы предъявил и стал Бурдонским. Надеялся таким образом от стра­ха отгородиться, в атмосфере которого рос? А может, это была интуитивная попытка преследующий сталинских потомков рок обмануть?

Как бы там ни было, изображать наследного принца, которого жаждала видеть в нем любопытствующая толпа, он не желал, тяжеловесному имперскому пурпуру внук вождя предпочел богемные красные свитерки лицедея, служителя Мельпомены. Позднее его педагог Мария Осиповна Кнебель об Александре Бурдонском писала: «Придя в ГИТИС, он был зажатым, неуверенным в себе, кого-то обидеть боялся, но все же, ломая свою робость, всегда выступал правильно, искренне... Как из самого робкого первокурсника формируется тот, кому весь курс соглашается подчиняться? Тут и способности многое решают, и человеческие качества, и чуткость, и манера общения, и выдержка, и воля»...

Невероятно, но факт: Александра студенческие друзья Графом прозвали — то ли из-за манер, то ли из-за фамилии (как это на прозвище Вася Красный, которое дали его отцу, не похоже!). После окончания ГИТИСа Эфрос в Театр на Малой Бронной Ромео играть его приглашал, Завадский и Анисимова-Вульф в Театр Моссовета на роль Гамлета зазывали, однако судьба, похоже, сочла, что шекспировских трагедий и страстей на его долю выпало уже пре­до­статочно.

Ныне Александр Васильевич — известный режиссер, народный артист Рос­сии и с полным правом может сказать, что сделал себя сам. По иронии судьбы более 40 лет он в Цент­ральном академическом театре Российской Армии служит — в огромном, построенном в стиле «сталинский ампир» в форме пятиконечной звезды здании, а с другой стороны, где бы еще чувствовал себя, как дома, внук генералиссимуса и сын генерал-лейтенанта?

Конечно же, в том, что феноменом Сталина мы называем, Бур­донский разобраться пытался, однако среди полусотни его спектаклей ни одного, посвященного де­ду, нет. Максимум, что Александр Васильевич себе позволил, — это на перестроечной волне пьесу Николая Эрдмана «Мандат» поставить и в качестве оформления на переднем плане на фоне кремлевской стены манекен в хорошо узнаваемой фуражке водрузить. Из его великодержавного чрева на сцену все олицетворяющие бездуховность и мещанство персонажи выходили, в том числе и сыгранные режиссером лично — мол, вот где она, питательная среда для процветания бюрократии, для возникновения вож­дизма и культа личности... Впрочем, помудревший с возрастом Бурдонский наверняка от такого лобового решения болезненной — и не только для него! — темы, думаю, воздержался бы.

Всю жизнь он выйти из тени тирана, который был его дедом, стремился, причем не только фамилию, но и престижную квар­тиру на Тверской с видом на Кремль сменил. В отличие от своего двоюродного брата Евгения Яковлевича Джугашвили (когда-то они в Суворовском училище вмес­те учились: один в начальном классе, другой — в выпускном) цветы к могиле у кремлевской стены Александр Ва­силь­евич никогда не возлагает, да и интервью, если они не о театре, избегает.

И все-таки... О фамилии, полученной при рождении, Бурдонский, по собственному признанию, забывает, только когда репетирует или, придя домой, дверь за собой запирает, а когда его вопросами о пережитом донимают, любимой цитатой из Библии отвечает: «Человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх».

«Мне не казалось, что на хвосте фамилии Сталин в искусство въезжать надо»

— Александр Васильевич, сегодня от традиции должен я отступить и читателям вас не по роду занятий представить. Здорово, конечно, что вы — известный театральный режиссер, что на вашем счету много знаковых постановок, но, уж простите, не это главное: куда важнее, как мне кажется, то, что вашим дедушкой был Иосиф Виссарионович Сталин. Вы, первенец его младшего сына Василия, в октябре 1941-го родились, а произошло это — поскольку немцы на подступах к Москве находились и руководящие кадры, а также их семьи на Волгу эвакуировались — в Куйбышеве, как Самара тогда называлась. А ваша мама Галина Бур­донская чем занималась? Кто она по профессии?

— Она стихи, какие-то эссе неплохо писала — на редакционно-издательском факультете училась, но так его и не окончила: сперва я родился, потом сестра, затем война началась, и так это все сошло на нет...

От отца мама в 1945 году ушла, и тут уже не до учеб было, хотя она пыталась, на юридический поступала... Хотела юристом стать, чтобы за правду сражаться, потому что отец нас, детей, ей не отдал, но из этого ничего не вышло. Потом техническим редактором работала.

---

---

— Сколько кровей в вас на­мешано?  

— Много, даже излишне, наверное. Среди родни с отцовской стороны грузины, украинцы, цыгане...

— Даже цыгане?

— Ну, прадед Сергей Яковлевич Аллилуев цыганом был... Еще немцы есть, потому что жена его Ольга Евгеньевна, моя прабабушка, по матери, вообще-то, Айхгольц, из земли Баден-Вюртемберг в Германии. Ее предки в Россию в конце правления Екатерины II приблудились, а девичья фамилия прабабушки (по отцу) — Федоренко: в семье у них по-немецки говорили и по-грузински)...

— Ну и осетины были, наверное?

— По всей видимости, хотя не скажу, что этот вопрос сильно меня занимал: грузины, осетины — Бог с ним! Ну а с маминой стороны — русские и французы. Ее фамилия от названия местечка Бурдоне на юге Франции происходит, мамин прапрапрадед здесь во время войны с Наполеоном был ранен, потом остался, и вот когда на русской женщине женился, в церкви на местный лад его записали.

— Крови эти в вас бурлят?

— Еще как! — темперамент у меня довольно дикий...

— А почему фамилию мамы вы носите?

— Не то чтобы я чего-то боялся или стеснялся — мне как-то в голову это не приходило, просто с младых ногтей театром хотел заниматься, искусством, и мне не казалось, что на хвосте фамилии Сталин в него въезжать надо. Повзрослел я довольно рано, и мама меня в этом решении очень поддержала, поэтому все, чего я в жизни достиг: народным артистом, заслуженным деятелем искусств стал, в Японии ставил, в Гонконге, Израиле, в Италии мастер-классы давал — все-таки это дело моих рук, а не фамилии, которой в некоторой степени принадлежу. Не говорю, что чем-то горжусь, но иногда могу сказать себе, что себя сделал сам.

---

---

— Мама рассказывала, как они с отцом познакомились?

— На катке. В Москве на Петровке (только не 38, где некая организация находится, а 26) знаменитый каток был, куда вся, так сказать, золотая молодежь ходила.

— Тогда это модно было...

— Ну да. Недавно вот фильм «Сын отца народов» сняли, так там все переврано — они, правда, за консультациями какими-то ко мне не обращались. У мамы жених был — знаменитый хоккеист Володя Меньшиков...

— ...и дело к свадьбе уже шло?

— Да, так вот он ее, собственно, с отцом и познакомил...

— ...на свою беду...

— Мама , если вам это интересно, фильм Протазанова «Бесприданница» очень любила...

— ...с Ниной Алисовой в главной роли...

— Да, шикарная в свое время картина была — с хорошими актерами, награды всякие получала... Помните, как там Кторов-Паратов широким жестом перед Алисовой шубу в грязь бросает, чтобы она из кареты могла пройти? — так вот, папа маме в какой-то степени Паратова напоминал. Он вокруг метро «Кировская» (мама напротив жила, теперь это улица Мясницкая) на мотоцикле, поставленном на дыбы, ездил или низко-низко над домом ее пролетал и цветы сбрасывал. Благо тогда можно было над Москвой летать...

Слишком трудно об этом говорить, но, на беду, характеры у них были похожи...

— Она тоже лихая бы­ла?

---

---

— Отчаянная, смелая, невероятно остроумная — их иногда за брата и сестру принимали, думали, что это Свет­лана. Они даже внешне чем-то похожи, не только характерами, и вообще, отец другой был не­множко, чем тот, которым я его помню, потому что война очень его изменила, очень!

— Брак свой родители зарегистрировали?

— Да, в 40-м, под Новый год.

— Сколько же вместе они прожили?

— Так, 41-й, 42-й, 43-й... Пять с чем-то лет.

— Потом развелись?

— Нет, расторгнут их брак не был. Отец никогда маме развода не давал, и хотя вроде и записывался с кем-то, но неофициально.

«Когда с мамой нас разлучили, она руки на себя наложить пыталась, в метро под поезд бросалась»

— Где после того, как родители рас­стались, вы жили?

— С отцом — он нас не отдал.

— Когда с мамой вас разлучили, переживали?

— Конечно, это так тяжело было!.. Дело, как вы понимаете, давнее, но вспоминать тягостно.

— Она страдала, когда у нее детей отняли?

— Не то слово! — руки на себя наложить пыталась...

---

---

— Да вы что?! Каким образом?

— В метро под поезд бросалась. Она ведь восемь лет нас с сестрой не видела — восемь лет! Потом — опять-таки если вам это любопытно! — ко мне в школу пришла... Я, по-моему, уже во втором классе учился, ко мне женщина подошла — это была бабушка, мамина мама: «Ты Саша?». Я кивнул. «А помнишь, — спросила, — что у тебя мама есть, что зовут ее Галя?». Я, конечно, в комочек cжался — сейчас волноваться начну (вздыхает). «Она в подъезде соседнего дома, подойди» — ну и туда меня отвела. Мы ничего с мамой не говорили — плакали только. Потом я домой пришел, а через несколько дней отец меня в кабинет позвал и измутузил жутко...

— Избил? Руками, ремнем?

— Ремня там не надо было — рука у него тяжелая, как и у меня (я когда до мамы дотрагивался, она вздрагивала: «Не трогай, это отцовы руки»). Отлупил, в общем, и в Суворовское училище отправил — вот так в военные я попал.

— А как он узнал, что вы с мамой встретились? За вами охрана ходила или просто под наблюдением были?

— Видимо. Я-то не в курсе был, но, судя по тому, как все печально закончилось, кто-то, думаю, наблюдал.

— У мамы наверняка телефон был, а позвонить ей вы не могли?

— Нет, и вообще, что такое телефон, если честно, не знал.

— Почему же родители разошлись? Мама о причине когда-нибудь вам говорила?

---

---

— Отец не­выносим стал... Для нее... (На память о семейной жизни на голове у Галины Александровны шрам остался — сантиметров семь: муж толкнул ее, беременную, приревновав к Марку Бернесу, который пос­ле выхода на экраны фильма «Истребители» был очень популярен. — Д. Г.). Хотя она всю жизнь его любила... В последние ее годы я иногда спрашивал: «Мама, вот если бы по-другому жизнь сложилась?..», а она отвечала неизменно: «Знаешь, нет, я все равно Василия встретила бы, все равно его полюбила бы и замуж за него вышла».

Мама его жертвой считала, и, в общем-то, я тоже думаю, что большая доля истины в этом есть. Однажды, когда отец куролесил, выпивал и все прочее, она сказала ему: «Вася, думай, ты же неглупый человек». Он у окна стоял и, не оборачиваясь, произнес: «Галка, не­ужели ты не понимаешь, что я жив, пока жив отец, его не будет — и меня не будет». Но слова словами, а выдержать это сложно было, я ее очень понимал...

— ...и жалели, наверняка...

— Ну, конечно. За эти восемь лет, замечу, у отца две жены были, у меня, соответственно, две мачехи. Одна чудовищная...

— Дочка бывшего наркома обороны, Маршала Советского Союза Тимошенко?

— Да, но она больной человек, с психикой у нее не все было в порядке... Впрочем, я все ей простил. Много лет спустя — отца в живых уже не было — я с ней общался: помню, в два часа дня к ней обедать пришел, а ушел на следующий день в шесть вечера — мы с ней на кухне сидели...

— Невыговоренное накопилось?

---

---

— (Вздыхает). Он ведь ее тоже бил, не любил и бил, а она, естественно, на нас это вымещала.

— Не любил? Зачем же тогда женился?

— Думаю, его к этому подтолкнули. Как я знаю, и от Светланы Аллилуевой, моей тетки тоже, там компания крутилась... Маме когда-то, между прочим, очень восхваляемый многими Николай Сидорович Власик, начальник охраны Сталина, сказал: «Галечка, надо нам сообщать, о чем у Васи за столом говорят», — а она в ответ его не очень хорошо прямым текстом послала. Он разозлился: «Ты об этом пожалеешь!». Скорее всего, там какие-то свои подковерные игры велись, чтобы...

— ...ситуацию конт­ролировать...

— Да. Повторяю, характер у мамы такой был... не взбалмошный, а как вам сказать... Она никогда не могла кем-то казаться, лукавить не умела, всегда собой оставалась, а быть очень разной могла: то тонкой и нежной, а то и резкой до неприятия. Это, конечно, нравиться не могло, а Катя Тимошенко как бы из среды кремлевской... Впрочем, брак этот короткий, дурной был — вот Капитолина (Капитолина Васильева, чемпионка и рекордсменка Союза по плаванию. — Д. Г.), последняя его жена, бабой умной была, достаточно хорошо все понимала, и жизнь отца при ней нормальной ста­ла.

«Мама ампутацию ноги перенесла и ни разу за 14 лет в зеркало на себя не посмотрела. Ни разу!»

— Никто из энкавэдистов, кроме Власика, вашу маму завербовать не пытался?

— Нет, и она вообще считала, что Сталин когда-то якобы приказал: «Галину не трогать!». Мама так думала потому, что ее не посадили и никаких репрессий по отношению к ней не было.

— Кстати, да...

— Участь эта ее миновала, хотя, после того как к своей матери она ушла, отец в течение года или полутора лет, когда напивался, к ней приезжал. Их квартира вроде как в бельэтаже располагалась — на высоком таком первом этаже: вот он по окнам и стрелял. У бабушки даже кусочек мочки оторван был — у нее бриллианты в ушах висели, и пуля в серьгу, к счастью, попала (мама, как правило, через черный ход убегала)...

---

---

— Василий Иосифович вернуть вашу маму хотел?

— Кто знает...

— Но если бы он попросил, Галина Александровна его приняла бы?

— Ох, не знаю... Когда в 61-м году его из тюрьмы выпустили, он, естественно, к нам пришел. Мама сделала все, чтобы его приветить, стол был накрыт, но как только отец разговор завел о том, что, дескать, Галя, мы должны с тобой ради детей вновь сойтись, она в тот же момент собралась и к бабушке уехала — так больше и не появилась.

— Смотрите, любя его...

— Да. «Лучше, — сказала, — в клетку с тигром. Я его жалею, ему сострадаю, понимаю, какой он несчастный, но разделять это не могу». При этом она во Владимир к нему ездила...

---

---

— ...в тюрьму...

— ...что-то возила — ну и мы, разумеется, ездили и тоже что-то возили.

— Как мамина судьба дальше сложилась?

— Тяжело, очень тяжело. Когда нас ей отец не отдал, через какое-то время она пить начала — жутко совершенно... У бабушки соседка была, которая посоветовала: «Галя, горе надо вином заливать». К счастью, это как бы минуло... Понимаете, когда родители расстались, ей 25-й год шел.

— Ни опыта, ничего...

— Конечно, она сломленным человеком была. Я мать свою очень любил, очень... Она 69 лет прожила...

— Мало!

---

---

— (Грустно). Золотым человеком была, но не в этом дело...

Последние 14 лет буквально по Высоцкому «тобой и Господом хранима» была — мною и Господом. У нее страшный облитерирующий эндартериит начался — она слишком много курила, ампутацию ноги перенесла, и ни разу за эти 14 лет в зеркало на себя не посмотрела. Ни разу!

— Галина Александровна красивая была?

— Как сказать... Все ведь о своих детях говорят, что красоты они не­ве­роятной, и с родителями та же история... Мне кажется, она в стиле времени была, это тип Вали Серовой, с которой мама дружила, Любови Орловой — белокурая, спорт­сменка (она спортом увлекалась), очень живая, остроумная, машину водила шикарно.

— Сергей Никитич Хрущев, сын первого секретаря ЦК КПСС Хрущева, на мой вопрос, видел ли он Сталина, ответил: «Да, один раз, на первомайской демонстрации, то есть я его видел, а он меня нет»... Ну а вы дедушку видели?

— Так же...

---

---

— Тоже на демонстрации?

— На парадах 9 мая и 7 ноября — мы каждый год там быва­ли. По центру — Мавзолей, а по бокам — трибуны гостевые, и мы где-то там торчали, я на­блюдал, как Сталин по боковой лестнице наверх поднимался.

— Что он — ваш дед, вы понимали?

— Меня это, честно говоря, не волновало.

— Да вы что?!

---

---

— А что тут удивительного? Когда он умер, я в Суворовском училище в Твери был — в ссылке за встречу с мамой. За мной два дядьки военных приехали, самолетом в Москву доставили и, не заезжая домой, не покормив, не напоив, в Колонный зал повезли, за руку на сцену вывели и на стул посадили. Я видел, как люди шли, плакали, друг другу в объятия кидались, и мне стыдно было, что слез у меня нет, но выдавить их из себя я не мог... Это все равно что сейчас какого-нибудь чабана Чебаркулиа хоронили бы, которого я даже не знаю, и мне надо было бы его оплакивать. Для меня Сталин все-таки где-то там оставался, всю мою жизнь, понимаете?

— То есть внуком великого Сталина вы себя не ощущали?

— Нет, нет. Жили мы очень скромно, нас в суровых довольно условиях, в рукавицах ежовых держали, поэтому я не представлял, что могу позволить себе сказать: «Вы знаете, чей я внук?» или: «А знаете, кто мой дедушка?». Мне даже в голову это ни с какой стороны не могло въехать...

«Про мою маму Сталин Светлане сказал: «Все вы, бабы, дуры, и она дура»

— Ну хорошо, вам восемь-девять-десять лет — это сознательный возраст, когда уже все понимать и даже отчасти анализировать можно...

— Нет, я был мальчиком, который все-таки, ну как вам сказать, в имении вырос. Может, по Рублевке когда-нибудь проезжали? Там, где правый поворот, дача Микояна была и рядом с ней отцова — с этой дачи я с котомочкой однажды бежал, потому что «Детство Темы» Гарина-Михайловского прочитал. Котомку собрал, палочку выстругал, ботинки на нее повесил...

— Впечатлительным были...

---

---

— До первого милиционера дошел — там меня за шиворот взяли и назад вернули. В основном жили мы там, а в Москве, когда я уже в школу пошел, в особняке на Гоголевском бульваре нас поселили — за забором, понимаете? Я своему другу Володе Шкляру завидовал — у него папа-портной в пейсах был, с такой (показывает на затылок)...

— ...кипой?

— Да, с ней. Жили они в деревянном доме, и на окнах у них какие-то бальзамины стояли, с канареечкой клетка висела — мне это таким счастьем, таким уютом казалось... Очень ему завидовал, а к себе практически никого привести не мог...

— Хорошо, ну вот на трибуну Мавзолея по ступенькам ваш дед поднимается — человек, которого полмира боится, лидер самой мощной ядерной державы, шестую часть суши занимающей...

---

---

— Я этого не понимал...

— И гордость не переполняла, ощущения какого-то родства: я и он — одна кровь — не было?..

— Нет. Чувства, коль мы с вами о них гово­рим, были — ответственности, например...

— ...не посрамить!

— Я знал, что хорошо вести себя должен, отлично учиться... Я должен, я должен, я должен — с младых ногтей это усвоил, и что-то лишнее, каких-либо вольностей позволить себе не могу.

— Желания с вами познакомиться Сталин никогда не испытывал?

— Вы знаете, там довольно-таки интересная история... Когда шла война, дед вообще ни с кем, как вы понимаете, знакомиться не хотел...

— ...не до того было...

— ...а после войны инсульт у него случился, поэтому тоже не до того. Потом чехарду из жен па­па устроил... В 43-м Ниной Кармен увлекся — женой оператора Ро­мана Кармена: очень красивая была женщина (мама ее с юности знала). Когда там романчик начался, мама как раз беременна сестрой моей была, и Светлана Сталину об этом сказала. Тот распорядился невестке квартиру предоставить, ее в Доме правительства посе­лили, машину выделили — все дали...

— ...поступок, смотрите...

— ...чтобы она и дети: и родившийся ре­бенок, и уже подрастающий — в покое жили.

— Квартиру выделили хорошую?

— Хорошую! Ну, папа с Ниной покрутился, к маме потом прибежал, и она его пус­тила... Когда Светлана отцу радостно сообщила: «Галя с Васей помирились», — он буркнул: «Все вы, бабы, дуры, и она дура».

— И был прав...

— В 45-м Светлана тоже пыталась уговорить отца на брата своего повлиять, который нас, детей, матери не отдавал, но Сталин сказал: «Не надо. Она сама такой жизни себе захотела — теперь пусть расхлебывает». Жестоко, но было так...

— Неужто ни малейшего желания своего внука законнорожденного увидеть у него не было?

— Он Осю Светланиного видел (Иосиф Григорьевич Аллилуев — советский и российский кардиолог, доктор медицинских наук. — Д. Г.), а нас с сестрой — нет, потому что с Катей (второй женой Василия Екатериной Тимошенко. — Д. Г.) отца не принимал, со следующей женой... Капитолина рассказывала, что вроде они вдвоем когда-то на какую-то дачу приезжали... Подробностей не знаю, разговоров об этом в доме никогда не было, а когда мама замуж за отца вышла, ее, естественно, в Кремль жить привезли — у них там с отцом своя половина была, но она настолько всего этого не хотела... Поэтому, когда Сталин ее пригласил, в кровать под одеяло нырнула и попросила адъютанта сказать, что спит. «Мне даже любопытно не было, — вспоминала. — О чем мне с ним говорить? Что я, как дура, бы там стояла?».

«Рыжий Зяма Адамсон себя русским считал, а мне сказал: «Ты жид пархатый, тебя бить надо»

— Сегодня, по прошествии стольких лет, какой-то чисто человеческой обиды на деда у вас нет — не на генералиссимуса Сталина, просто на дедушку! — за то, что даже увидеть вас не хотел?

— Если бы дедушкой его я считал, наверное, была бы, но постарайтесь меня понять: пепел Клааса не стучит в мое сердце. Знаете, Сталин для меня — великая фигура ХХ века, тиран, если хотите, но человек однозначно умный, весьма одаренный...

— ...гений, слушайте!

— ...бесспорно, со всеми вытекающими отсюда характеристиками... Всему этому должное я отдаю, чему-то даже поражаюсь: скажем, мне непонятно, как мог он своему помощнику по памяти список книг, необходимых для библиотеки, составить, причем названия там такие, что я бы их просто не выговорил, наверное, пока возраста Сталина не достиг. Повторяю: я должное отдаю, но чтобы родственные узы какие-то — нет, нет! Когда в 53-м году, пос­ле его смерти, мама нас, наконец, забрала, мы с ней жили, а ее подруги, друзья из лагерей возвращались, и разговоры велись соответствующие... Кумирни Сталина в доме не было никогда, поэтому я как-то не претендовал... Ну так было принято, что ли: с этим флагом никто никогда не носился.

— В школе, что вы внук Сталина, знали?

— Кто-то знал, кто-то нет.

— Учителя, да и одноклассники, в связи с этим как-то особенно к вам относились?

— Ну, ребята никогда на такие вещи внимания не обращают... Нет, проблем с этим у меня не было, правда, осложнения из-за того, что я «еврей», возникли. В моем классе рыжий Зяма Адамсон учился, который компанию собрал, — вот он себя русским считал, а мне сказал: «Ты жид пархатый, тебя бить надо».

---

---

— Он же в местах не столь отдаленных мог оказаться...

— Не мог, исключено — Сталина уже не было, это после его смерти происходило. А-а-а, нет, был случай... Класс наш в театр повели, и там мое место рядом с девочкой оказалось, которую Лаура Польская звали, — на всю жизнь это запомнил. После спектакля я номерок у нее взял и пальто ей подал — из-за этого маму в школу вызвали. Директриса заявила, что у меня не детское отношение, что на девочку я не так смотрел, хотя мне она ни с какой стороны не ехала и не шла. В общем, целую интригу завели — было такое, но это, я думаю, не столько с номерком, сколько с разоблачениями культа личности Сталина связано, которые в это время шли.

— Привилегии при жизни деда у семьи какие-то были: повара, домработницы?

— Ну, какая-то обслуга, конечно, имелась...

— Продуктовые пайки, машины?

— Что-то, наверное, было, хотя нас-то очень скромненько, я бы сказал, кормили... Может, отцу что-то давали, но нас к этим столам не звали. Избалован я не был, фазанов с тем, чтобы потом, когда это пиршество кончилось, вдруг ахнуть: «А где же фазаны?», не кушал.

— Сталин бедным умер?

— Недавно на его даче я оказался — какой-то фильм документальный снимали и меня на камеру что-то уговорили сказать, а я столько лет там не был... Отец нас туда после смерти Сталина привез, а может, накануне тело его увезли, я смутно все помню... Меня поразило тогда, что на телевизоре кухонное полотенце лежало — знаете, такие суровые были...

— А телевизор уже был?

— Да, и вот это кухонное полотенце меня удивило, и когда несколько лет назад я на эту дачу поехал...

— Сердце, простите, екнуло?

— Нет, жутко страшно мне было. Пока снимали, я по всему дому прошелся, мне каждый угол там показали...

— Все сохранилось, как было?

— В его комнатах — да, единственно, в пристроенной террасе (он, когда старый уже был, не по улице зимой гулял, а на террасу выходил) подарки «товарищу Сталину» поставили. Видно, из музея часть экспозиции: вазы хрустальные, сувениры — будто магазин какой-то, а вообще... Страшно мне не потому было, что ах, Боже мой, где здесь автоматы и пулеметы хранились? — жутко от мысли стало, как в этом доме мог человек жить. В каждой комнате одно и то же — стол со стульями и два дивана...

— Мебель одинаковая?

— Да, в спальне — а это огромная комната — одна кровать узенькая, рядом стул, на котором настольная лампа стояла, как будто даже столик непозволительной роскошью был, в углу, на другом конце, маленький шкаф платяной. Меня даже не аскетизм такой поразил, а какое-то дичайшее одиночество — какое счастье, подумал, что никакого отношения к царям я не имею. Мрачная жизнь — вот что было страшно!

— То есть умер Ста­лин все-таки бедным?

— Пф-ф-ф! С голым задом, я думаю, да и мы с голым задом остались — все же государственное было.

— Поразительно, да? Сейчас руководителя даже бедной страны представьте...

— Даже представлять не хочу! — ничего этого у нас не было. Под зад коленом! — в чем стояли, в том на улицу и вы­гна­ли.

(Продолжение в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter